порой я сижу и думаю: счастье есть.
действительно есть, твержу.
но бывает изредка:
накатывает замолчанной боли месть,
и сердце хрипит, мол, нету покоя выродкам,
мол, хватит мечтать, реально смотри на жизнь,
такие, как ты, страдают; им так положено.
кривляется зло, то скалится, то визжит,
то бьётся в ребро, то рвёт изнутри, то гложет, то
смолкает вдруг. и, беспомощен и открыт,
я корчусь, скулю, давлюсь, истекаю жалостью.
и голос в висках повторяет навзрыд, навзрыд:
спаси нас, спаси, заклинаю, спаси, пожалуйста!
на этой земле найдётся наш человек,
нет боли такой, что не излечилась б нежностью...
безумная мысль сжигает изнанку век,
и я бормочу: уйдём, да, уйдём, конечно, и
мне хочется взять, сорваться и – убежать
куда-нибудь, где не будет ни зла, ни горечи,
но – в тысячный! – останавливаюсь, дрожа,
и думаю, беспощадно и страшно, вот о чём:
что, если (и мысль об этом – чистейший яд)
однажды, в ночи, проснувшись в родных объятиях
кого-то, кто понял, принял и спас меня,
пойму, что везде таскаю с собой проклятие?
(и – боже ты мой – проклятию имя
я.)
